Сверхъестественное:
Жизнь Уилльяма Бранхама

КОГДА УИЛЛЬЯМ БРАНХАМ приехал в Финикс, штат Аризона, мистер Франциско заплатил ему, как и обещал, три доллара. Это все деньги, какие только были у Билли, но он сильно из-за этого не переживал. Он был уверен, что появится какая-нибудь возможность подработать.

Был декабрь 1927 года, и Билли исполнилось восемнадцать лет. Его переполняло вдохновение при виде новых возможностей в своей жизни.

Отослав домой, для своей матери, письмо с извинениями, Билли отправился осматривать город. Вскоре он набрёл на обычное родео. Это навело его на мысли: “Я же, на самом деле, отличный ездок. Поскольку в кармане у меня ни гроша, то почему бы не использовать этот лёгкий способ подзаработать денег здесь, на родео? Но прежде чем я покажусь тем ковбоям, мне нужно раздобыть пару кожаных ковбойских штанов”.

Он прошёлся вниз по улице до ближайшего магазина, где продавали одежду, и примерил пару кожаных ковбойских штанов. Они были превосходные: на пряжке ремня отчеканено слово “АРИЗОНА”, и к каждой штанине была пришита эмблема с изображением бычьей головы с медными пуговицами вместо глаз. Но эти штаны не подходили ему по росту, и кожаные штанины тащились по полу. Билли взглянул на себя в зеркало и подумал: “Я похож на бойцовского петуха-коротышку — один пух да перья”.
— Эта пара стоит 25 долларов, сэр, — сказал продавец магазина.
Билли был рад отказаться от них. 
— Боюсь, что три доллара — это всё, что у меня есть.
— Тогда вам лучше купить пару джинсов фирмы “Ливайз”, — предложил продавец.

Билли купил джинсы “Ливайз”, ковбойскую шляпу и вернулся на родео. На одном из ограждений в ряд сидели кривоногие, обезображенные ковбои, которые, похоже, прошли немало прогонов скота и пастбищных войн. Билли подумал: “Вот где моё место”. Он влез на ограждение и сел возле них. Все вокруг него бормотали, охваченные возбуждением. Билли подоспел как раз к тому моменту, когда какой-то знаменитый наездник садился на дикого жеребца, пользовавшегося дурной славой. Коня держали в стойле неподалёку, и, наблюдая, как этот длинноногий наездник подпрыгивал в седле, Билли подумал: “Если этот парень не cможет удержаться на этой лошади, тогда я смогу”.

Не успели ворота распахнуться, как конь захрапел и вылетел из стойла, взбрыкивая в воздухе всеми четырьмя ногами. Ударив копытами о землю, он снова вскочил, извиваясь всем своим телом и одновременно лягаясь задними ногами. Наездник взлетел в воздух, как соломенное пугало, глухо шмякнулся о землю, хрустнув всеми костями, и неподвижно замер на середине арены; кровь струилась из его носа. Пока помощник ловил коня и закрывал его в стойло, ковбоя, находившегося в бессознательном состоянии, отнесли в машину скорой помощи, которая повезла его в больницу.

Вдоль ограждения, на котором вместе со всеми ковбоями, одетыми в кожаную одежду, сидел Билли, медленно ехал верхом мужчина. Он сказал: 
— Я дам 50 долларов любому, кто сможет 30 секунд удержаться на этом коне.

Этот мужчина то и дело останавливался, глядя каждому ковбою в глаза, и повторял своё предложение и цену. Никто не отваживался принять его вызов. Тогда мужчина остановил лошадь перед Билли и спросил: 
— А ты наездник?
— Нет, сэр, — робко ответил Билли.

БИЛЛИ УСТРОИЛСЯ РАБОТАТЬ на животноводческом ранчо в небольшом городе Викенбурге, который находился на северо-западе от Финикса. Его умение ездить верхом быстро совершенствовалось, и вскоре он стал выполнять определённую работу на ранчо. Теперь он превратился в настоящего ковбоя, которым всегда и мечтал стать.

Красота прерии превзошла все его самые бурные фантазии. Вокруг возвышались скалистые горы, выступавшие своими хребтами из ложа прерии. Низины в пустыне и пологие склоны каньона были сплошь усеяны гигантскими кактусами-цереусами. Пустыня предстала в своём разнообразии. Она изобиловала кактусами: опунциями — небольшими кактусами, похожими на хвост бобра с длинными зловещими шипами; подушечкообразными кактусами, которые были настолько густо утыканы мельчайшими иголочками, что казались пушистыми; бочковидными кактусами, напоминавшими своей формой бочонок с колючими гранями; и невысокими ветвистыми деревьями, известными своим испанским названием “palo verde”, что в переводе означает “зелёная палка”. Иллюзорный мир животных также очаровывал Билли: ящерицы-ядозубы, гремучие змеи, наносящие удар сбоку, кенгуровые крысы и явелинские свиньи. Всё это было настолько экзотическим и так сильно отличалось от лесов, покрывавших долину реки Огайо. Подумать только — вот он сейчас находится посреди этой экзотики, скачет верхом на лошади, поднимая пыль прерии, работая в числе других ковбоев с длиннорогими волами. Это была жизнь. Что могло быть лучше?! Он ощущал себя так, будто сделав шаг, вдруг очутился в одном из тех романтических ковбойских фильмов, которые смотрел в детстве.

Однако когда Билли проработал на ранчо полтора года, иллюзия совершенства начала блекнуть. Уже к лету 1929 года начала резко возрастать его неудовлетворённость. Не раз он задавался вопросом, что же было не в порядке. Он приехал в пустыню для того, чтобы найти покой и удовлетворение, но, почему-то, покой и удовлетворение ускользали от него. Он не был счастлив вполне, чего-то не хватало в его жизни. Но чего?

Наконец, наступило время для осеннего загона скота. На протяжении всего лета большинство местных работников ранчо выгоняли свой скот пастись на одни и те же пастбища высоко в горы, где между соснами густо росла трава. Каждую осень они работали сообща, загоняя разбредшийся скот и ведя его общим стадом в долинные ранчо, где, затем, разделяли его в соответствии с выжженными клеймами. Прошлогодний загон скота оказался самым захватывающим переживанием, какое когда-либо испытывал Билли. Но в этом году его не оставляло беспокойство, которое неотступно преследовало всё лето. Что же было не так?

Когда наступил вечер, Билли снял с лошади седло и положил его вблизи костра вместо подушки. Поужинав, он опёрся на седло, чтобы наблюдать, как солнце медленно скрывалось за горами, испуская яркие лучи оранжевого, розового и алого цвета. Пожилой техасец по имени Слим настраивал свою гитару. Каждый вечер Слим наполнял пустыню ковбойскими балладами, под аккомпанемент другого ковбоя, пропускавшего воздух через расчёску, заставляя тем самым клочок бумаги трепетать и гудеть в стройном звучании. Слим напевал:

Прошлой ночью, в полях размышляя,
Я на звёзды смотрел в небесах
И подумал: могу ль оказаться
Я, пастух, в тех далёких мирах.

Есть путь в этот светлый край счастья,
Говорят, что он узкий, прямой.
Но в погибель ведёт путь широкий,
Он блестит и проторен толпой.

Они говорят о Владельце,
Кто всегда может место найти
В просторном загоне тем грешным,
Что бредут по прямому пути.

Говорят, что Он не оставит,
Их вид и дела знает Он,
Но мне нужно иметь Его метку,
Чтоб я в Книгу Его был внесён.

Говорят, что в огромном загоне,
Все ковбои предстанут, как скот;
Каждый всадник суда будет метить,
Зная признаки разных пород.

Если я отобьюсь от стада,
Буду к смерти тогда осуждён,
Как норовистый и отделённый,
Когда въедет Хозяин в загон.

Билли понял, что подразумевалось под словами этой баллады. “Норовистый и отделённый” — это был скот, судьба которого разрешалась в котле с супом. А что насчёт великого Владельца и его Книги с ярлыками? Билли задумался, уж не это ли так сильно тревожило его? Не имело ли это что-нибудь общее с Богом?

Слим стал наигрывать другую мелодию, на этот раз стародавний церковный гимн:

Там, на кресте, где Христос страдал,
Где о прощенье я умолял,
Там Он меня Кровью оправдал.
О, хвала Ему!

Слушая ту спокойную, протяжную мелодию, Билли почувствовал отчётливую боль в своём сердце. Он повернулся и натянул одеяло на голову, оставив открытыми только глаза и нос. Звёзды, казалось, были так близко над горами, словно их можно было брать руками. В непрестанном шёпоте ветерка, ласкавшего хвою сосен, Билли казалось, что слышит голос Бога, звавшего его, как Он звал своего первого сына, сбившегося с пути: “Адам, Адам, где ты?”

Спустя три недели загон скота закончился. Ковбои отправились назад на ранчо, чтобы получить свою зарплату и прочитать присланные письма. Билли ожидало письмо от его матери, пришедшее, как показывал почтовый штемпель, несколько недель тому назад. Среди всех новостей она упомянула, что Эдвард очень болен. Билли не принял это близко к сердцу, полагая, что его брат всего лишь простудился или заболел гриппом.

В тот же день, в полдень, все ковбои поехали в Финикс повеселиться. Хотя Билли не испытывал праздничного настроения, как другие, он, тем не менее, отправился вместе с ними, чтобы сменить обстановку. Когда работники ранчо зашли шеренгой в таверну, Билли поплёлся по улице в одиночку. В своём сердце он по-прежнему чувствовал беспокойство. Что же было не так? Он явно не соскучился по дому. Он полюбил Аризону, полюбил пустыню и наслаждался своей работой. Но почему-то он всё ещё ощущал внутри себя пустоту; чего-то не доставало. Он не мог понять, чего.

Он ненадолго присел, наблюдая за движением на улице. Красивая невысокая испаночка прошла мимо, подмигнув ему и уронив на землю белый платок. Билли, летая в своих мыслях, сказал: 
— Эй, ты уронила носовой платок. 
Девушка подняла его и пошла дальше.

Билли услышал музыку, доносившуюся с другого конца улицы. Он пошёл в том направлении и очутился около пустой арены родео. Там, возле конюшен, пожилой ковбой играл на гитаре и пел:

Там, на кресте, где Христос страдал,
Где о прощенье я умолял,
Там Он меня Кровью оправдал.
О, хвала Ему!

Но этот ковбой пел с большим чувством, чем Слим тем вечером в прерии. Этот пел гимн так, будто он прожил его. Слёзы текли по его рябым щекам. К концу припева он повернулся к Билли и сказал: 
— Брат, ты не узнаешь, что это такое, пока не примешь этого прекрасного Иисуса Христа. 
И он снова начал напевать этот припев: 
— О, хвала Ему!..
Билли, нахлобучив шляпу, ушёл. Его сердце обуревали невыразимые чувства.

К тому времени, когда Билли вернулся к таверне, его товарищи по работе на ранчо надрывали животы от смеха, стреляя из револьверов друг другу по пальцам ног, чтобы заставить один другого приплясывать. Они спорили на пять долларов, что смогут пройти по прямой линии, хотя все были настолько пьяны, что едва держались на ногах. Билли затолкал их в машину и отвёз назад в Викенбург.

На следующее утро, когда Билл вошёл в общественную столовую, ему передали записку, в которой говорилось: “Билл, приходи на северный выгон. Крайне важно”.

Папаша, пожилой “объездчик одинокой звезды”, ждал его у ворот загона. 
— Боюсь, что у меня плохие новости для тебя, — сказал он и вручил Билли телеграмму, в которой сообщалось следующее: “Твой брат Эдвард умер вчера ночью. Немедленно приезжай домой”.

Эта новость ошеломила его. В его семье это была первая смерть. Он отвернулся от папаши и устремил взгляд на жёлтую, выжженную солнцем прерию, в то время как слёзы катились по его щекам. Он думал о том, какой тяжкой была жизнь для них обоих в детстве: ходили в школу, не имея достаточно одежды, без учебников, письменной бумаги или карандашей; а подчас дома не хватало и еды. Тут Билли вспомнил, как украл ту увесистую пригоршню жареной воздушной кукурузы у своего брата. О, если бы он только мог вернуться в прошлое и прожить тот момент по-новому! Он ни за что на свете не украл бы такое лакомство у своего бедного голодного друга. Но он не мог прожить это заново. Теперь он даже не мог попросить прощения. Эдварда уже не стало. Билли задался вопросом: а был ли Эдвард готов встретиться с Богом? И тогда эта же мысль пронзила его: “Что насчёт тебя? Готов ли ты сам пойти на встречу с Богом?”

Билли вернулся в Джефферсонвилл на похороны. Преподобный МакКинни сказал в заключении своей проповеди: 
— Возможно, здесь есть некоторые, кто не знает Бога. Если это так, то примите Его сейчас.

Билли вцепился в стул, чтобы не встать. Какое-то странное чувство терзало его сердце — какого-то рода магнетизм, который он не мог понять. Чем бы это ни было, в любом случае, он чувствовал себя от этого несчастным. <.

После похорон Билли собирался вернуться в Аризону, но мать так сильно умоляла его остаться в Индиане, что Билли, наконец, согласился, но при условии, если удастся найти здесь работу. Вскоре он устроился на работу, копать канавы, где прокладывался газопровод местной компании: “Коммунальной Компании Индианы”. Он решил, что побудет в Джефферсонвилле, по крайней мере, какое-то время.

Поздней осенью 1929 года выпал снег. Когда Билли проснулся и увидел, что вся земля была белая, скованная морозом, он взял у матери одно из одеял и поехал на кладбище. Там он сгрёб снег с могилы Эдварда и расстелил одеяло на свежем песчаном холмике. Он хотел, чтобы Эдварду было теплее.